Римское право. Вербальные, литтеральные и реальные контракты

1. Вербальные контракты

У римлян заключение многих договоров предполагало обмен словесными фразами, но собственно вербальными («словесными») считались только те контракты, которые вступали в силу в результате и с момента произнесения определенных, установленных традицией слов. Важнейшим из вербальных контрактов была стипуляция (stipulatio), которая требовала произнесения вопроса со стороны кредитора и ответа, совпадающего по смыслу с вопросом, со стороны должника. «Стипуляция есть словесная формула, в которой лицо, отвечающее на вопрос, обещает дать или сделать то, о чем его просили» (D. 45. 1. 5).

В древнейшем римском праве стипуляция представляла собой целый обряд, имела торжественную форму (в частности, вопрос и ответ должны были заключать в себе один и тот же определенный глагол) и сопровождалась клятвой или присягой. В классический период клятвы уже не требовалось, а само обещание в ответ на вопрос приобрело менее формализованный характер. Вместо традиционного: «Обещаешь ли дать сто?» – «Обещаю», стали допускаться и такие диалоги: «Обещаешь ли дать сто?» — «Ручаюсь по совести», или даже: «Обещаешь ли дать сто?» — «А почему бы и нет?».

Главное требование с точки зрения формы заключалось в том, чтобы ответ по смыслу совпадал с вопросом [1]. Поэтому простого кивка головы в ответ на вопрос или словесного, но уклончивого ответа («может быть, и дам») для совершения стипуляции было недостаточно. Стипуляция была недоступна для глухих и немых, ее нельзя было производить и через представителя, поскольку «стороны должны слышать друг друга» (D. 45. 1. 1). По той же причине с помощью стипуляции нельзя было возложить ту или иную обязанность на третье лицо, не участвовавшее в заключении договора, или создать право для такого лица. К примеру, фразы «обещаю дать сто Тицию» или «обещаю, что Тиций даст тебе сто» не имели юридических последствий. В первом случае не имели права предъявить иск должнику ни Тиций, который не участвовал в стипуляции, ни тот, кто брал с должника обещание, ибо ему самому ничего не причиталось [2]. Во втором случае («обещаю, что Тиций даст тебе сто»), Тиций мог сослаться на то, что при совершении стипуляции не присутствовал, и поэтому исполнять обязательство не должен.

Стипуляция была договором односторонним и абстрактным. Обязательства возлагались только на ту сторону, которая давала обещание, другая же сторона изначально выступала в роли кредитора. Если требовалось создать обязательства для обеих сторон, надо было совершить две стипуляции, т.е. заключить два взаимосвязанных договора. Абстрактный характер стипуляция носила потому, что ни кредитор, ни должник, обмениваясь фразами, не упоминали о том, на каком именно основании должник обязуется уплатить деньги, передать вещь или что-то сделать.

При судебном разбирательстве судья также не интересовался, какую цель преследовали стороны, устанавливая обязательство; ему лишь следовало выяснить, действительно ли обязательство существует и в чем оно заключается. Поэтому все иски, основанные на стипуляции, были исками строгого права: на суде не рассматривались обстоятельства, при которых договор был заключен, не принималось во внимание, действовали ли стороны «по доброй совести», и поэтому договор толковался строго буквально (обещал отдать сто – отдай сто). Доказательством совершения стипуляции были показания свидетелей, а в классический период вошло в обычай и составление письменного протокола (cautio), который затем можно было предъявить в суде.

В форме стипуляции могли заключаться различные по содержанию соглашения, устанавливавшие одностороннее обязательство. Основными сферами применения стипуляции были:

1. Обновление (новация) уже существующего договора. В форме стипуляции можно было изменить содержание договора или заново установить обязательство уплатить цену за поставленый товар, вернуть взятые в долг деньги и т.д. Взяв с должника соответствующее обещание, кредитор с этого момента должен был предъявлять иск только на основании стипуляции [3], что во многих случаях упрощало судебное разбирательство («обещал – плати»). Соответствующий ранее заключенный договор — реальный (займа) или консенсуальный (купли-продажи) — тем самым заменялся вербальным контрактом. Поскольку такая замена для кредитора создавала дополнительные удобства (не надо было доказывать, на каком основании возник долг), а должнику грозила злоупотреблениями со стороны кредитора, который мог взять с него обещание отдать определенную сумму, а затем обмануть его и не предоставить данную сумму взаймы, то для должника было создано специальное средство защиты – exceptio non numeratae pecuniae (возражение о том, что деньги не были отсчитаны). Это возражение делало иск обманщика-кредитора со ссылкой на стипуляцию безуспешным, если он, кредитор, не доказывал, что действительно дал деньги взаймы.
2. Соглашение о ссудных процентах. Сам по себе договор займа в римском праве не предусматривал уплаты процентов. Для того, чтобы присоединить к нему соглашение о процентной ставке, следовало дополнительно совершить стипуляцию: «Обещаешь ли уплатить столько-то процентов годовых?» – «Обещаю». Размер процентов в разные периоды римской истории неоднократно ограничивался законодательными актами; классическим правом допускалось взимание до 12% в год, а при Юстиниане предельную ставку составили 6% годовых (для торговых операций – 8%). Категорически запрещалось брать проценты на проценты, т.е. начислять проценты за второй год не с основной суммы долга, а с той же суммы вместе с процентами за первый год.
3. Соглашение о неустойке. Такое соглашение заключалось именно в форме стипуляции и называлось stipulatio poenae. Оно обязательно содержало в себе условие: «Если не выполнишь обязательство в срок, обещаешь ли заплатить сто?». При рассмотрении дела в суде устанавливался не только факт совершения стипуляции, но и то, наступило ли событие, указанное в качестве условия.
4. Соглашение о поручительстве (adpromissio). Для того, чтобы установить отношения поручительства, совершалась следующая стипуляция: кредитор вначале спрашивал основного должника: «Обещаешь ли дать сто?», затем, услышав ответ: «Обещаю», обращался к поручителю: «А ты обещаешь ли дать столько же?», на что также следовал такой же ответ. О видах и правовых последствиях поручительства см. выше (глава II, параграф: «Обеспечение обязательств»).

Кроме того, стипуляция использовалась для того, чтобы закрепить дарственное обещание, соглашение о третейском суде и целый ряд других договоренностей.

Помимо стипуляции вербальными контрактами также являлись следующие односторонние договоры: обещание установить приданое, обещание вольноотпущенника оказывать услуги бывшему господину, обещание частного лица городу (построить общественное здание, передать деньги в городскую казну и т.д.). От стипуляции эти договоры отличались тем, что не требовали вопроса со стороны кредитора; обязательство возникало в результате одностороннего заявления.

Обещание дать приданое (dotis dictio) делалось обязательно в присутствии жениха либо самой невестой, если она была лицом своего права, либо ее домовладыкой, либо кем-то из должников невесты или домовладыки по требованию кредитора. Правовым следствием dotis dictio была возможность предъявления иска со стороны жениха или его домовладыки в случае неисполнения данного обещания.

Клятвенное обещание вольноотпущенника (jusjurandum liberti) должно было содержать точный перечень услуг, которые бывший раб обязывался безвозмездно оказывать бывшему господину, его семье и друзьям, а также указания объема, качества и периодичности этих услуг. Это обещание давалось под клятвой при отпущении раба на волю и носило характер не только юридического, но и религиозного акта.

Обещание в пользу города (pollicitatio) приобретало юридическую силу в том случае, если давалось на определенном правомерном основании, например, в связи с вступлением в должность. Впрочем, даже когда подобного основания не было, но связанное обещанием лицо уже приступило к его выполнению, город имел право требовать, чтобы дело было доведено до конца.

2. Литтеральные контракты

При заключении литтеральных контрактов согласие сторон обязательно подтверждалось письменным актом (litterae – «письмо»), и с данного момента договор вступал в силу. Римское право не требовало обязательной фиксации любого договора в письменном виде, напротив, считалось, что записывать договоры  — обычай восточных народов, а у римлян словесное соглашение надежнее любой записи. Поэтому литтеральные контракты в Риме возникли сравнительно поздно, в III – II вв. до н.э., когда широкий размах коммерции потребовал ведения письменной документации. У деловых людей появились приходно-расходные книги, в которых соответствующим образом записывались активы и пассивы, в том числе долги и платежи по обязательствам. Сама по себе запись в такой книге не создавала обязательства, поскольку наличие долга было следствием уже существовавшего, ранее заключенного договора. Тем не менее, с помощью записи определенной суммы в графе «расход» у кредитора и в графе «приход» у должника можно было произвести обновление (новацию) прежних обязательств, заменив их новыми. Гай (3. 128 – 131) называет два способа для этого:

1. Уже существующий долг, возникший из договора купли-продажи, найма, товарищества, одновременно записывается в приходно-расходных книгах кредитора и должника, и тем самым прежнее обязательство, вытекавшее из каузального контракта «доброй совести», заменяется новым, абстрактным обязательством «строгого права». Смысл такой замены, вероятно, состоит в том, чтобы облегчить последующее взыскание долга («сколько записано, столько и плати, каким бы ни было основание»), а также в том, чтобы несколько односторонних или встречных требований, возникших из разных оснований, превратить в одно, итоговое, что также упрощало расчет по обязательствам.
2. При общем согласии сторон в приходно-расходных книгах долг одного лица переписывается на другое лицо, либо право требования, принадлежащее одному лицу, записывается в книгу другого лица, с помощью чего производится замена лиц в обязательстве.

В классический период литтеральные контракты стали заключаться не путем произведения записей в приходно-расходных книгах, а более удобным способом — посредством составления специального документа. Эта практика была заимствована у греков, и даже названия таких документов были греческими.

Один из них – хирограф («собственноручная расписка») – составлялся от имени должника и скреплялся его подписью: «Я, такой-то, должен такому-то столько-то; подпись». С помощью хирографа устанавливались абстрактные односторонние обязательства.

Другой документ – синграф («письменное соглашение») – составлялся обычно в двух экземплярах, обязательства сторон описывались в третьем лице («такой-то должен такому-то столько-то»), подписи ставили стороны и свидетели. Синграф чаще всего фиксировал возникновение абстрактного двустороннего обязательства. Можно предположить, что синграф или хирограф составлялся именно с той целью, чтобы сделать абстрактным и легко доказуемым уже существующее обязательство, т.е. произвести новацию.

Долг по литтеральному договору мог быть взыскан с помощью actio certae creditae pecuniae (иск о взыскании определенной суммы задолженности), который являлся иском строгого права и сводил судебное разбирательство к выяснению того, сколько денег следовало уплатить по документу, и уплачены ли они. Основание, на котором возникло обязательство, значения не имело, кроме того случая, если должник, написавший и отдавший кредитору расписку, так и не получал деньги взаймы. В этой последней ситуации обманутый должник все же мог прибегнуть к exceptio non numeratae pecuniae (возражению о том, что деньги не были отсчитаны), как это было при стипуляции. В случае утраты документа литтеральный контракт терял силу.

3. Реальные контракты

Реальными назывались такие контракты, которые приводили к возникновению обязательств только тогда, когда вслед за соглашением сторон одна из них передавала другой вещь [4]; одно лишь соглашение без передачи вещи не имело правовых последствий. К числу реальных принадлежат договоры займа, ссуды и хранения.

1. Договор займа (mutuum). Займом в римском праве считалась передача определенного количества родовых вещей одной стороной (заимодавцем) другой стороне (заемщику) в собственность с тем, чтобы заемщик в указанный срок или по востребованию вернул заимодавцу такое же количество вещей того же рода и качества. Таким образом, предметом обязательства является некое количество денег или других родовых вещей (зерна, растительного масла и т.д.); предоставить взаймы индивидуально определенную вещь невозможно. Заемщик получает данные вещи («валюту займа») в собственность и с этого момента может распоряжаться ими по своему усмотрению. Взамен он обязуется передать кредитору «другие вещи такого же рода и качества» (D. 44. 7. 2). Случайная гибель вещи не освобождала заемщика от обязательства, ибо «род не погибает». В роли заимодавца мог выступать только собственник валюты займа, поскольку никакое другое лицо не имело права установить собственность заемщика на принятые предметы; впрочем, договор займа собственник мог заключать не только лично, но и через представителя. В отношении личности заемщика классическое римское право устанавливало следующее ограничение: если заемщик – подвластное лицо, то договор признавался действительным только тогда, когда заем сделан с ведома или в пользу домовладыки [5].

Заем являлся договором односторонним, поскольку договор вступал в силу в момент передачи валюты займа, когда у заимодавца никаких обязанностей не оставалось. Поэтому заимодавец являлся кредитором, а заемщик –должником, который не имеет права что-либо требовать от заимодавца, а лишь должен выполнить свое обязательство и вернуть занятую сумму. Срок исполнения обязательства не являлся необходимым элементом договора; если он не был установлен сторонами, долг следовало вернуть по первому же требованию кредитора. Соглашение о процентах на занятую сумму вообще не включалось в договор займа, который, по классическому римскому праву, являлся беспроцентным. Если кредитор желал получить проценты, то об этом заключал с должником отдельный договор, обычно в форме стипуляции. Автоматическое начисление процентов без такого договора происходило только в период просрочки.

Обязательство, возникшее из договора займа, являлось обязательством строгого права. Соответственно, в распоряжении кредитора имелись иски строгого права — actio certae creditae pecuniae (иск об определенной сумме задолженности) и condictio certae rei (иск об определенной занятой вещи). На суде устанавливалось только то, была ли передана валюта займа должнику и был ли уплачен долг. Мотивы сторон и обстоятельства, при которых была заключена сделка, судью не интересовали. Бремя доказывания (onus probandi) лежало на кредиторе. Зная это, заимодавцы обычно передавали валюту займа при свидетелях или производили новацию (обновление) договора займа, превращая его в абстрактный литтеральный или вербальный контракт.

2. Договор ссуды (commodatum). Ссудой в римском праве считалась передача какой-либо индивидуально определенной и непотребляемой вещи одной стороной (ссудодателем) другой стороне (ссудополучателю) для бесплатного временного пользования с тем, чтобы ссудополучатель в указанный срок или по первому требованию вернул данную вещь ссудодателю в целости и сохранности. Ссуда, как и заем, является реальным договором, т.к. обязательство вернуть вещь возникает только после ее передачи ссудополучателю. Подобно займу, ссуда безвозмездна; за пользование полученной в ссуду вещью платить не надо. Главное отличие ссуды от займа заключается в предмете обязательства: в ссуду дается не родовая, а индивидуально определенная вещь, и возвратить ссудодателю следует именно ее, а не то же количество таких же вещей, как при займе [6]. Соответственно, данная вещь не может быть потребляемой (как, например, продукты питания), иначе возврат ее в целости и сохранности по окончании пользования был бы невозможен [7]. Еще одно отличие ссуды от займа состояло в том, что этот договор не переносил права собственности: собственником вещи оставался ссудодатель, а ссудополучатель выступал в качестве временного держателя чужой вещи. Поэтому случайная гибель предмета ссуды ведет к освобождению ссудополучателя от обязательства согласно правилу: риск случайной гибели вещи лежит на собственнике.

Договор ссуды в момент заключения сделки являлся односторонним, т.к. обязанности возлагались исключительно на одну сторону – ссудополучателя. Тем не менее, в дальнейшем у ссудополучателя также могли появиться некоторые обязанности, и договор в таком случае мог превратиться в двусторонний.

Ссудополучатель главным образом несет ответственность за то, чтобы вещь была возвращена ссудодателю в целости и сохранности. Поэтому он должен пользоваться ею так, как указано в договоре, нести расходы по ее содержанию, заботиться о ее сохранности. Поскольку ссудополучатель пользовался чужой вещью безвозмездно, получая одностороннюю выгоду, это налагало на него дополнительную ответственность: в отношении данной вещи он не мог себе позволить даже легкой небрежности, т.е. должен был обращаться с ней как рачительный, заботливый хозяин.

В случае гибели или порчи вещи ссудополучатель отвечал за малейшую степень вины, и лишь случайно нанесенный ущерб не подлежал возмещению. Впрочем, если ссудополучатель пользовался вещью не так, как было предусмотрено договором, на него ложился и риск случайной гибели. Гай приводит такой пример: некто одолжил посуду для пира в городском доме, но затем решил взять ее с собой в морское путешествие, а корабль затонул из-за сильнейшего шторма. За погибшую посуду должнику придется платить, если, конечно, он сам остался жив после кораблекрушения (D. 13. 6. 18). Ущерб, нанесенный ссудодателю, взыскивался посредством actio commodati (иска из договора ссуды), который в целом рассматривался как «иск доброй совести» и предполагал достаточно свободную оценку всех обстоятельств дела на суде.

При известных обстоятельствах претензии могли возникнуть и у ссудополучателя, который имел в своем распоряжении actio commodati contraria (обратный иск из договора ссуды). По словам Павла, цель ссуды состоит в том, чтобы «благодеянием оказать нам помощь, а не ввести нас в убытки» (D. 13. 6. 17). Поэтому ссудополучатель вправе обратиться в суд, если полученная вещь по вине ссудодателя принесла ему не пользу, а ущерб. В Дигестах (13. 6. 17 – 18) указаны в качестве примера такие поводы для иска: потерпевший использовал взятые в ссуду прохудившиеся кувшины, из которых при использовании вытекло масло или вино, или получил в ссуду больное животное, которое заразило его собственный скот; данные для подпорки стены бревна оказались гнилыми, и стена рухнула. Во всех этих случаях подразумевается, что ссудополучатель не мог с первого же взгляда обнаружить пороки вещи, а ссудодатель либо действовал со злым умыслом, либо проявил «грубую неосторожность» (не удосужился предупредить ссудополучателя об опасных недостатках вещи).

Грубую вину ссудодателя усматривали также в том, что он досрочно отбирал у ссудополучателя вещь в такой момент, когда это влекло за собой серьезный ущерб (уносил исправные бревна, подпиравшие стену). За «легкую небрежность» ссудодатель не отвечал, поскольку не извлекал материальной выгоды из договора. При некоторых обстоятельствах «обратный иск из договора ссуды» мог требовать возмещения издержек, которые ссудополучатель понес без вины со стороны ссудодателя. По-видимому, обычные, нормальные расходы на содержание вещи обязан был нести ссудополучатель, но расходы чрезвычайные, связанные с исправлением и улучшением вещи, он мог переложить на ссудодателя. Так, Гай пишет, что ссудополучатель должен за свой счет кормить одолженного раба или коня, но в случае болезни того или другого расходы на лечение следует возложить на хозяина (D. 13. 6. 17).

3. Договор хранения (depositum). Данный договор предусматривал передачу индивидуально определенной вещи одной стороной (депонентом) другой стороне (депозитарию) для безвозмездного хранения с последующим (в указанный срок или по первому требованию) возвратом этой вещи депоненту в целости и сохранности. Во многих отношениях этот контракт похож на договор ссуды: (1) он также принадлежит к разряду реальных и вступает в силу с момента передачи вещи депозитарию; (2) предмет обязательства – индивидуально определенная, а не родовая вещь [8], так что вернуть следует именно эту вещь, а не такую же; (3) вещь передается не в собственность, а в держание [9]; (4) одна сторона оказывает другой безвозмездную услугу; (5) договор заключается как односторонний, хотя впоследствии может превратиться в двусторонний. Разницу определяет цель договора: при ссуде вещь передается для пользования, и выгоду из сделки извлекает тот, кому вещь временно передана; а договор хранения преследует противоположную цель, поскольку депозитарий не имеет права пользоваться хранимой вещью и, принимая вещь, сам оказывает любезность партнеру. Тем не менее, в момент заключения сделки обязанности возлагаются исключительно на депозитария, т.е. ту сторону, которая не имеет от договора материальной выгоды. У депонента обязанностей вначале нет вообще, может быть, они не появятся и впоследствии. Подобное распределение ролей, когда одна сторона извлекает выгоду, а другая выполняет основные обязанности, объяснялось тем, что в древнейшие времена хранение было не хозяйственной сделкой, а дружеской услугой. Даже в классический период юристы, рассматривая отношения между депозитарием и депонентом, исходили из той предпосылки, что вещь обычно доверяется на хранение другу или хорошему знакомому, а в дружеских отношениях взаимная выгода вовсе не обязательна.

Как видно из определения договора, депозитарий принимал на себя обязательство возвратить депоненту хранимую вещь и принесенные ею плоды в целости и сохранности, в указанный срок или ранее, по востребованию. При этом от него не требовалось проявлять какую-то усиленную, особую заботу о хранимой вещи; достаточно было и того, что обычно предпринимает средний человек в подобной ситуации. «Легкая небрежность», которая повлекла за собой гибель или повреждение вещи, депозитарию прощалась, ибо договор не давал ему никакой выгоды [10].

Само собой, весь риск случайной гибели вещи лежал на депоненте или на собственнике, если депонент не был таковым. Однако ответственность депозитария становилась весьма серьезной, если обнаруживались злой умысел или «грубая неосторожность» с его стороны. В частности, пользование хранимой вещью приравнивалось к краже.

Ущерб, понесенный депонентом вследствие порчи, гибели, утраты вещи по вине депозитария, взыскивался посредством actio depositi (иска из договора хранения), который рассматривался в суде как «иск доброй совести». Особым следствием этого иска было то, что признанный виновным в использовании или утрате вещи ответчик-депозитарий подвергался бесчестию (infamia) со всеми его правовыми последствиями. Причиной служила все та же предпосылка: вещи на хранение дают только друзьям, стало быть, тот, кто обманул друга – лицо бесчестное. В материальном отношении депонент мог рассчитывать лишь на возмещение ущерба, не более того, поскольку он сам выбирал, кому доверить свою вещь. Иное дело, если к помощи незнакомого человека были вынуждены обратиться пострадавшие от пожара, наводнения и т.д. Хранение вещей, которые принадлежали этим несчастным людям, лишившимся крова (т.н. depositum miserabile — «горестное хранение»), предполагало повышенную ответственность, причем не только моральную, но и материальную. Ущерб, нанесенный недобросовестным депозитарием в такой ситуации, подлежал возмещению в двойном размере.

Встречные требования депозитария к депоненту могли появиться в следующих случаях:

• на хранение оставлена вещь, которая нанесла вред имуществу депозитария (например, заразное животное);
• хранение вызвало некоторые необходимые издержки (прокорм животных и т.д.);
• депонент не забрал вещь в срок.

К услугам депозитария в подобной ситуации был обратный иск из договора хранения (actio depositi contraria). Если предъявление этого иска подразумевало наличие вины со стороны депонента, то достаточно было доказать, что ответчиком была допущена даже «легкая небрежность».

4. Договор заклада. О нормах, которые регулировали отношения, связанные с закладом вещей за долги, достаточно подробно было рассказано в разделе о залоговом праве (Ч. III, гл. III – «Права на чужие вещи»). Здесь достаточно упомянуть, что в тех случаях, когда заложенная вещь передавалась кредитору [11], самим фактом передачи вещи заключался отдельный договор, носивший характер реального контракта. Этот договор устанавливал обязанности сторон, примерно соответствующие обязанностям депозитария и депонента в договоре хранения, причем в роли хранителя (депозитария) выступал кредитор.

Срок действия договора определялся сроком исполнения основного обязательства, в дополнение к которому был заключен договор о залоге. Основная обязанность – после уплаты долга вернуть заложенную вещь должнику в целости и сохранности – ложилась на кредитора. В случае повреждения или утраты вещи по вине кредитора должник мог потребовать возмещения ущерба с помощью «иска о заложенном», если же содержание вещи, данной в залог кредитору, принесло убытки последнему, предъявлялся «обратный иск о заложенном». Обе стороны несли ответственность за всякую вину, в том числе «легкую небрежность».

 

[1]  Среди классических юристов не было единообразного подхода к ситуации, когда ответ лишь частично соответствовал содержанию вопроса. Если на вопрос «Обещаешь ли дать десять?» следовал ответ «Обещаю только пять». Гай (3. 102) считал, что такая стипуляция недействительна, а Ульпиану в Дигестах (45. 1. 1) приписывают мнение, что относительно меньшей суммы («пяти») соглашение следует считать достигнутым.

[2]  Впрочем, если должник обещал «дать сто тебе и Тицию», кредитор, будучи лицом заинтересованным, мог потребовать исполнения обязательства по суду. Однако, у Тиция такой возможности по-прежнему не было.

[3]  Строго говоря, при формулярном процессе существовали три разных иска на основании стипуляции – actio certae creditae pecuniae (иск об уплате обещанной суммы денег), condictio certae rei (иск о передаче обещанной определенной вещи) и actio incerti ex stipulato (иск о произведении обещанных действий). При рассмотрении первого из этих исков судья должен был убедиться только в том, что долг существует, а во втором и третьем случае был обязан также оценить стоимость предмета обязательства.

[4]  От слова res (вещь) происходит и название данной категории договоров – contractus reales.

[5] Соответствующий правовой акт (senatusconsultum Macedonianum) был издан в виде сенатского постановления при императоре Веспасиане (конец I в. н.э.).

[6]  Поэтому современное понятие «денежная ссуда» с точки зрения римского права является бессмыслицей.

[7] Исключение из этого правила допускалось только в тех случаях, когда под «использованием» понималась демонстрация вещи на выставке, в торжественной процессии и т.д. (D. 13. 6. 6).

[8]  Если на хранение принимались родовые вещи (деньги, зерно и т.д.), римские юристы называли это depositum irregulare («особое», «необычное» хранение). Такой договор по цели соответствовал договору хранения, а по содержанию – договору займа. В частности, отдать по окончании хранения разрешалось, как при займе, другие вещи того же количества и качества.

[9]  Собственно говоря, и сам депонент не обязательно должен быть собственником вещи. На хранение можно было сдать и чужую вещь, которая находится у депонента по праву сервитута, залога и т.д.

[10]  Гай комментирует это так: депонент сам виноват в том, что доверил вещь на хранение «небрежному другу» (D. 44. 7. 1).

[11]  При доверительном залоге (fiducia) и залоге типа pignus.